Групповой портрет казахского экзистенциализма

У гениального голландского художника Рембрандта его великая итоговая работа названа «Ночной дозор». Картина огромна по размеру, необычайна по композиции, загадочна по содержанию и богата по цвету. Общий доминирующий колорит картины золотисто-коричневый, в яркую терракоту, на казахском называемый цвет қоңыр. Казахский экзистенциализм мне представляется в смуглом колорите қоңыр – но, прежде всего, что называть казахским экзистенциализмом?

На Западе в литературе он прежде всего связывается с именами Жан-Поля Сартра, Альбера Камю, Франца Кафки и, скорее всего, может быть назван философией отчаяния, исходящего от беспощадного открытия разума, что в существовании, экзистенции каждого человека нет никакого смысла, и нельзя ожидать достижения высшей цели человечества, ибо таковой цели вовсе не существует. Человек как приходит непонятно для чего-то в этот враждебный для него мир, так и уходит из него «без всякого понятия», полный отчаяния.

Эта недобрая игра ума пришла на Запад в первой половине ХХ века. После Первой мировой войны западный человек вдруг увидел себя одиноким атомом во Вселенной, которая закручивалась спиралью и уносилась в собственную бездну, не имея к нему, человечку, никакого отношения. Оставшись наедине с неотвратимой личной смертью, человек почувствовал вселенское одиночество, и выхода из него, как и утешительного исхода из плена тяжкой, полной страданий и боли жизни, не предвиделось.

В Степи в тысячелетнем существовании кочевника была такая же замкнутость человеческого бытия и по-другому открывавшаяся ему бездна разрыва его экзистенции от вселенского бытия. Одиноким атомом кочевник чувствовал себя во все века своего номадического существования, когда изо дня в день, из ночи в ночь он стерег своё стадо, сидя верхом на лошади, а вокруг него была бескрайняя степь, а над ним разверзалось бездонное небо в неисчислимых звездах, каждая из которых была для одинокого пастыря овец вовеки непостижима и недостижима.

Итак, общим образующим началом философии экзистенциализма, европейского и степного, явилось чувство беспомощного одиночества человеческого «я» перед абсолютным невниманием к нему тотального Универсума. Но кочевнический древний «протоэкзистенциализм» возник гораздо раньше европейского головного и, пройдя вместе со своей эпохой через тысячелетия, предстал в казахской литературе ХХ века в совершенно ином, отличном от европейского энергетическом поле и другом экзистенциальном освещении.

Если европейский экзистенциализм приводил человека, осознавшего безысходность своего вселенского Одиночества, к полному отчаянию, к суи­циду или стоицизму (борьбе до конца без надеж­ды на победу), то экзистенциализм номада, выработавшийся за тысячелетие беспрерывной скачки по Степи в безысходности кочевого существования, обрел совсем другое обличье.

Лик европейского экзистенциализма выглядел смертельно бледным, взгляд его был тусклым, глубоко ушедшим в себя. Лицо же номадического экзистенциалиста было золотисто-коричневого оттенка загара, цвета қоңыр, а прищуренный взор его был настороженно устремлен вперед, в ожидании какого-нибудь нового опасного вызова судьбы, которое надо было встретить грудь в грудь и непременно преодолеть.

Номадическому экзистенциалисту недосуг было погружаться в саморазрушительную рефлексию, заглядывая в ницшеанскую бездну, ведь пастырю овец надо было защищать их от нападения степных волков. Есть разница в том, когда человек задумывается о смысле жизни, которая обязательно заканчивается смертью, и тем, когда он задумывается о смысле смерти, которою завершается всякая жизнь. В первом случае приходится признаться, что никакого смысла жизни нет, и жить, собственно, незачем. Второй ход мысли подводит к иному резюме: смертная безд­на открывает, что, кроме жизни, у человека нет ничего, и поэтому надо жить яростно, промчаться по ней во весь опор.

Вот какою видится разница философии экзистенциализма запада и протоэкзистенциализма номадов.

Философия существования, или экзистенциа­лизм, уходит в незапамятную глубину человеческой мыслительности. Вспомнить только первые известные нам стихи, вытисненные клинописью на глиняной табличке:

Скажи мне, мой друг, скажи мне

тайну земли.

Не скажу я тебе, не скажу тебе,

мой друг, тайну земли.

Если я скажу тебе тайну земли,

Ты сядешь на дорогу и заплачешь.

Можно вспомнить и изречение древнего китайца Лао Цзы из его книги «Дао Дэ Цзин»: «Недеяние лучше деяния».

Понимай как хочешь: или «не жить лучше, чем жить», или «жизнь с её суетой не имеет никакого смысла». В любом случае получается философема экзистенциализма.

Но экзистенциалист-номад выбрал другой вариант. Из степи никуда не уйти со своими стадами, как никуда не деться от смерти, поэтому надо жить.

Пронзительное казахское дуновение экзистенциализма обнаруживается в «Қара сөз» у Абая Кунанбаева: «Хорошо ли я жил или плохо, а пройдено немало: в борьбе и ссорах, судах и спорах, страданиях тревогах дошел до преклонных лет, выбившись из сил, пресытившись всем, обнаружив бренность и бесплодность своих деяний, убедился в унизительности своего бытия. Чем теперь заняться, как прожить оставшуюся жизнь? Озадачивает то, что не нахожу ответа на свой вопрос».

И все то же экзистенциалистское по-казахски – как прожить жизнь, а не как достойно умереть.

Этого человека я вижу центральным персонажем в картине великого голландца Рембрандта ван Рейна «Ночной дозор», который изначально назывался «Выступление стрелковой роты капитана Франса Беннига Кока и лейтенанта Виллема ван Рейтенберга». Недавно, рассматривая репродукцию любимой картины кисти Рембрандта, вольной фантазией я был переброшен в другое время и пространство, и мне представилась совсем иная картина: в колорите қоңыр – групповой портрет казахского экзистенциализма.

В центре картины я вижу капитана в светлых боевых доспехах, в широкополой шляпе, черноусого, с горящим взором, целеустремленного, сделавшего первый решительный шаг... Вокруг него в свободном расположении находятся все другие бойцы «стрелковой роты» казахского экзистенциализма.

Где-то в верхнем ряду композиции, в глубине картины, находятся родоначальники-протоэкзистенциалисты – Абай Кунанбаев и воссоздавший его образ в своём грандиозном эпосе «Путь Абая» Мухтар Ауэзов (путь Абая в романе – это великий горестный путь степного экзистенциалиста). По правую сторону и по левую великолепно выверенной композиции «Ночного дозора» я располагаю фигуры младоэкзистенциалистов великой казахской литературы, имена которых и произведения известны мне в достаточной степени, чтобы мог я причислить их к особенному дивизиону казахского экзистенциализма.

Это Роллан Сейсенбаев с его романом «Мертвые бродят в песках», переведенным и признанным в Старом и Новом Свете, со страстным накалом стоицизма в безнадежной, казалось бы, борьбе одинокого степного джигита перед глобалистским чудищем ядерной Империи. Это Ермек Аманшаев с его драмой «Балкон» и повестью «Сын», это ушедший в вечное кочевье Оралхан Бокеев с повестями «Снежная девушка», «Человек-олень», «След молнии». И многие другие из великого круга казахской литературы, которые в своём творчестве исповедовали преодоление вселенского одиночества человека упорством его экзистенции и своим противлением смерти ради жизни.

Слева от двух центральных фигур Капитана и Лейтенанта, в самой середине второго плана шедевра Ремрандта изображена фигура странной девочки в белом в порывистом противодвижении шагающим офицерам, и тот из них, кто в светлых доспехах, лицом столь похожий на поэта-ученого эфенди Галыма Мутанова (Капитан? Лейтенант?), бросил внимательный, чуть тревожный взгляд за спиною офицера в черном на ребёнка, который столь не к месту пришелся в колонне ночного дозора грозных вои­нов, увешанных оружием. Да, что-то тревожное вложил художник явлением этой нежной светлой девочки с белорозовым личиком среди суровых ночных стражей ликами цвета қоңыр.

Интеллектуально осознавший и философски оформивший западный экзистенциализм Жан-Поль Сартр отказался от присужденной ему Нобелевской премии за литературу, объяснив свой поступок тем, что писатель должен быть абсолютно свободен от чужой воли и от власти всяческой, от конформизма и власти денег.

Казахский писатель-экзистенциалист, культуртрегер, просветитель, создатель и редактор журнала всемирной литературы на русском языке «Аманат» Роллан Сейсенбаев не номинировался к премии Шведской академии за свой выдающийся роман, но можно быть уверенным, что, если бы его попросили, во имя торжества оптимизма, убрать из него экзистенциа­листическое отчаяние, витающее в самом названии романа «Мертвые бродят в песках», казах-номад оказался бы не менее стойким в проявлении духовной стойкости, чем его собрат из Европы.